Высокий рейтинг я писать как-то вообще не планировала. Оно само так получилось, под дедлайн.
И это ни разу не крипи

Название: Вкус из детства
Автор: THEsud
Бета: Санди Зырянова
Размер: драббл, 984 слов
Пейринг/Персонажи: оригинальные
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Примечание/Предупреждения: каннибализм, смерть персонажей
Примечание: для fandom Creepy 2014 на ФБ-2014

– Это вкус из детства. Бывает такое, что хочется еще хоть раз его ощутить, а никак. Понимаете?
Старушка разжала сухие ладони, посмотрела на сидящего напротив молодого лейтенанта, вздохнула и продолжила:
– У меня их два. Конфеты, которые в детский дом привозили, слипшиеся в огромный ком, твердый, как камень. Ребята откалывали от него куски и раздавали малышне. Мне тогда двенадцать было, большая уже, а как вспомню эти конфеты, так до сих пор во рту сладко. Сейчас вон в магазине всяких полно, а таких нет. Серых подушечек, пересыпанных грязным сахаром. Да и зубов у меня уж нет, не разгрызть. А все равно хочется.
Лейтенант ее не перебивал и заметно волновался: он привык к другим людям в своем кабинете. Опрятная сухонькая старушка сюда никак не вписывалась.
– Ну и суп этот… – она снова вздохнула.
Он все пытался вспомнить тоже что-то из детства. Но в голову ничего не приходило. Киндер-сюрпризы вот. Мальчишкой он их очень любил, но покупали редко. А недавно попробовал у племяшки – сладкая пластилиновая гадость.
– Нас поздно выселили, в тридцать втором уже. Мне шесть было, и я плохо помню. Только дорогу обрывками, глухую теплушку, в которой ехали. У самого пола доска отходила, ветер туда задувал и выл ночами под перестук колес, а мама меня в одеяло укутывала. Из этого одеяла потом мне и Надюшке – младшенькой нашей – пальто сшили, потому что теплой одежды из дома взять не успели.
Привезли нас на север. Воркута там сейчас, а тогда толком и не было ничего: шахты, лагеря, да раскиданные между ними спецпоселения. Холодно было очень, хоть и октябрь. Мы с сестрами все удивлялись: дома, когда уезжали, еще яблоки на деревьях висели, а тут снег лежит. Жили мы в дощатом бараке, разделенном фанерной перегородкой на две семьи. Земляной пол в нем отогревался только под буржуйкой, а по углам иней лежал. Холодно было очень…
Старушка одернула полы вязаной кофты, стараясь плотнее закутаться в нее, хотя в кабинете было жарко.
– А потом Ванечка родился. В январе. Мы тогда из дома не выходили: пурга мела не переставая. Роды тяжелые, а врача нет. Мы с мамой одни оставались. Она стонала, а маленькая Надюшка плакала. И я потом тоже. Только Аня – ей девять было – все снег с улицы на печке растапливала, потому что мама пить просила. Ребенок родился на третий день к вечеру, мама к тому времени уже не кричала, лишь металась в горячке. Зато Ванечка орал громко. Папа его всю ночь носил на руках в одеяло закутанного, укачивал, а он все кричал и кричал. И Надюшка опять плакала.
Мама в себя не приходила, стонала тихо и жалобно. Жар у нее был. А молока не было. Папа пытался ребенка к маминой груди прикладывать, но Ванечка только морщился, оторачивался и еще громче вопил. Днем мы с сестрами с ним сидели. В основном Аня на руках его таскала, чтобы хоть немного помолчал. И я иногда держала: он тяжелый был и вертлявый. Папа откуда-то сахар принес, большую горсть, завернутую в линялую тряпку, и теплой сладкой водой Ванечку поил. Тот выплевывал и снова орать начинал от голода.
Доктор приехал через неделю, посмотрел маму и руками развел. «Ребенок, – говорит, – крупный очень, организм ослаблен. Бульона бы куриного ей. И мальчику молока». Только где это все взять было? Папа получал рабочий паек из мерзлой картошки, пшена и прогорклого жира, а на детей только хлеб тогда давали.
Папа ночами бродил из угла в угол, орущего Ванечку тряс и все про бульон повторял. А утром на работу уходил, худой и сгорбленный. Ванечка совсем ослаб, даже кричать сил не было, только рот открывал и бился в судорогах. Живот у него надулся, а сам он, наоборот, маленьким стал. Мы все понимали, что он умирает.
Тем вечером папа пытался накормить маму толченой картошкой, но ее снова вырвало. Мама тоже худая была, под одеялом и не видно, а лицо белое и скулы выпирают. Потом папа долго стоял над Ванечкой. Он всегда хотел сына. Еще когда мы дома жили, смеялся, что трех девок ему хватит и следующим будет мальчик.
Убил он его быстро, как забивал раньше молочного поросенка на праздник. Перерезал горло одним движением и держал над ведром, пока в него кровь стекала. Ее было много для такого маленького тельца. Мы с сестрами сидели, прижавшись друг к другу, и смотрели. Плакала только Аня, зажимая рот ладонями, чтобы папа не слышал. Он вынес кровь на улицу, и к утру ее полностью замело снегом. А Ванечка в это время лежал на столе.
Папа стоял к нам спиной, почти полностью заслоняя тело. Но мы слышали, как хрустят под ножом тонкие кости, как из раздутого живота шумно выходит воздух, как мокро чавкают внутренности. Из-под руки было видно, как он отделяет ножку от тела, как раскладывает органы отдельными красными кучками.
Потом он поставил греться воду и долго тер деревянную столешницу. Она была уже давно чистая, а он все тер. В кастрюле были только руки с отделенными кистями, и в разваренном виде они мало чем отличались от кроличьих лап. По комнате плыл запах вареного мяса, такой крепкий, что рот моментально наполнялся слюной. Мы уже почти забыли его вкус.
Папа поил маму бульоном и что-то говорил ей тихонько. Она пила и впервые за много дней ее не стошнило. Мама заснула, а он посмотрела на нас, как будто только увидев. «Он бы все равно умер», – глухо уронил он. И молчал потом. Молчал, когда варил еще один суп, из потрохов, густой, со сладковатой картошкой и пшенной крупой. А мы его ели. Потому что невозможно было не есть.
Мама умерла через три недели, от Ванечки тогда ничего уже не осталось, а папа – спустя полгода.
Старушка замолчала, и лейтенант растерянно смотрел на нее, пока она не подняла на него взгляд, горький, но без капли сожаления.
– Ребенок все время плакал. У нас стены в доме картонные, слышно все. Днем потише было, а ночью он просто заходился до истерики. Каждую ночь. Кричал и кричал. Кричал и кричал... Болел, наверное... Животик...
Лейтенант вздрогнул. Его дочери было три месяца. Столько же, сколько пропавшему мальчику. Нашли его через два дня. В холодильнике у тихой старой соседки. Почти целого, с аккуратно вырезанными органами. А на плите стояла кастрюля с супом.

@музыка: Владимир Высоцкий "Штрафные батальоны"

@настроение: занимательно

@темы: ориджинал, в одном черном-черном городе